Андрей навострил уши. Во-первых, слово «струги» напомнило ему что-то знакомое, но только не транспортное, а боевое. А во-вторых, ему было любопытно, когда костромичи успеют построить и снарядить столько кораблей, да еще нагрузить их припасами, если просьба о помощи пришла только сейчас — а до ледостава не так уж и много времени осталось, месяца три, не больше. Однако казаков такой ответ вполне удовлетворил — они бодро вскочили, коротко поклонились, произнося слова благодарности, и поспешили за дверь. Их, небось, уже кони оседланные ждали, чтобы в Кострому мчаться.
Какая-то ненатуральная эта встреча получилась, словно заранее срежиссированная, но разыгранная никудышными актерами. Казаки мало напоминали дипломатов, посланников. Они больше походили на бойцов, прибывших для получения воинского снаряжения, но в силу обстоятельств вынужденных поучаствовать в спектакле.
Боярин Кошкин наклонился к уху великого князя, что-то шепнул. Паренек забегал глазами по гостям:
— Боярин Лисьин? Я вижу, ты здесь? Встань передо мной.
— Пошли, — хлопнул сына по плечу Василий Ярославович и стал проталкиваться вперед через бояр и князей.
Наконец они оказались на свободном месте, подошли к трону. Лисьин склонил голову:
— Долгих тебе лет, великий князь.
Андрей стоял, во все глаза глядя на худощавого мальчишку, что сидел на троне. Господи, неужели это и есть великий и ужасный Иван Грозный? И только когда боярин легонько пихнул его в бок, спохватился:
— Здравствуй, русский царь.
— Я не царь, я великий князь, — почему-то улыбнулся правитель.
— Князей много, ты один. На тебя вся надежда земель русских с востока и до запада, от севера и до юга. А раз самый главный — значит, царь.
— Почитал я в книгах старых, — звонким голосом ответил мальчишка, — сказывали там мудрецы, что титул царский правители Орды носили, что над всей ойкуменой населенной властвовали. Русские же государи князьями исстари величались.
— Нет Орды, государь, — развел руками Зверев. — Значит, тебе надлежит над миром властвовать, больше некому. Ты ведь единственный правитель земель русских.
— И то правда, — неожиданно поддержали новика из душной боярской толпы. — Средь татарских ханов каждый клоп норовит себя царем назвать. Правителями главнейшими себя считают. А властитель же законный на этих землях един. Ты, государь.
Поддержавший новика гость вышел вперед, и Андрей с удивлением узнал в массивном человеке с посохом, в тяжелой шубе и в высокой бобровой шапке князя Михаила Воротынского.
— Ведомо мне, в землях закатных титул твой, государь, — продолжил князь, — переводят как «принц», а то и как «герцог». Оттого короли, земли которых богатством и размерами Ижорского погоста не превышают, себя считают знатью более высокой, нежели правитель земель русских. Царский же титул они наравне с императорским чтут. Привыкли пред царями трястись со времен ордынских. Однако же ныне меня другое удивляет. Отчего боярин Андрей Лисьин с волосами длинными ходит? Нешто он в трауре? Отчего так, Василий Ярославович?
— Молод он еще, княже. В переписные листы еще не вписан. Не боярин еще.
— Как же не боярин, Василий Ярославович. Видел я этого новика в бою, многих опытных ратников стоит. Посему словом своим поручиться готов: боярин это. Настоящий боярин. Смело можно в листы вписывать. Достоин! Князь Михайло, а ты чего молчишь? Скажи и ты свое слово.
— Видел и я в бою сего отрока, — выдвинулся на шаг из рядов гостей князь Глинский и с угрюмым выражением лица ударил в пол посохом: — Достоин!
— Что скажешь, государь? — поклонился Ивану Воротынский. — Поверишь ли словам двух князей своих? Дозволишь ли отрока Андрея Лисьина до срока в листы переписные внести?
— Я его тоже в бою видел, — с гордостью сообщил правитель. — Достоин! Брадобрея сюда! Шубу мою охотничью, тафью, кинжал персидский! Священника!
Смысл последнего распоряжения Зверев не понял. Не причащать же его собирались? Гости зашумели, подступая ближе, но угрозы в их тихих перешептываниях не ощущалось. Скорее наоборот.
— Я приму его клятву, дитя мое… — Архиерей, что простоял все это время рядом с троном, двинулся вперед, поднял с груди крест, осенил им новика, потом поднес для поцелуя. Андрей прикоснулся к холодному золоту губами. — На колени, дитя мое… Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого… Клянешься ли ты быть верным земле русской, государю Иоанну Васильевичу и вере святой, отрок?
— Клянусь!
— Клянешься ли ты не жалеть живота своего ради защиты земли русской, государя Иоанну Васильевича и веры святой, отрок?
— Клянусь!
— Пред ликом Бога нашего, Исуса Христа, пред людом православным, пред государем нашим… Клянись, что не будешь лгать ни людям, ни государю, что не затеешь ни измены, ни извета, ни крамолы, что не посрамишь имени русского.
— Клянусь, отче.
— Целуй крест святой, мощевик преподобного святого Саввы, целуй на клятве сей, отрок!
Зверев снова прикоснулся губами к распятию.
— Склони голову, сын мой. Предайся рукам умелым…
Андрей наклонил голову — снизу ему тут же подставили медный тазик, на волосы потекла теплая вода, по ним заскользили чужие пальцы, а через минуту он ощутил, как по затылку поползло что-то шершавое. В таз упала прядь волос, еще одна. Шершавый инструмент быстро смещался от затылка вверх, с легким потрескиванием срезая прическу. Еще, еще… На голову опять полилась вода. Невидимый брадобрей выдернул из-под головы тазик, и новик понял, что можно выпрямляться.