Заклинатель - Страница 60

К оглавлению

— Долгие лета государю нашему, царю всея Руси Ивану Васильевичу!

— Долгие лета, долгие лета! — отозвались эхом Белые палаты, после чего наполнились бульканьем и чавканьем.

Андрей тоже осушил кубок до дна, перевернул, показывая, что не оставил ни капли, повернулся к царю:

— Правь долго, государь. В тебе надежда моя и всей остальной Руси. Дай Бог тебе здоровья и мудрости.

— Спасибо на добром слове, боярин. Может, у тебя просьбы какие ко мне есть, жалобы?

— Есть просьба…

— Говори, боярин, — вскинул подбородок государь всея Руси, — и ты можешь быть уверен в моей справедливости!

— Попробовать хочу, что ты там такое вкусное пьешь?

— Ты в этом уверен, боярин?

— Еще как, государь, — чуть улыбнулся Зверев, которому, в общем-то, от великого князя ничего нужно не было. Кроме того, чтобы тот усидел на троне и сохранил временную канву, что приведет к появлению в будущем процветающей России и его самого — Андрея Зверева, ученика девятого класса средней школы.

— Налейте, — милостиво кивнул правитель.

Прислуживавший царю боярин обогнул стол, наполнил кубок из царского золотого кувшина. Искоса поглядывая на Зверева, Иван притянул к себе блюдо с крупными, отборными кусками запеченного мяса, обильно политого густым соусом, ножом отодвинул один от общей кучи, наколол острием клинка:

— Вот, бери, закусывай. Вячеслав Фролович, подайте опричную убоину боярину.

— Благодарствую. За тебя, великий царь… — Андрей опрокинул в рот угощение и поперхнулся от неожиданности: это был обыкновенный, сладкий с легкой кислинкой, яблочный компот!

— Зело крепкий, боярин? — с трудом сдерживая смех, поинтересовался Иван.

— Благодарствую, государь, — прокашлявшись, Андрей торопливо откусил край хлебного куска. — В самый раз.

— Мне для добрых слуг ничего не жалко. Ну коли иных просьб у тебя нет, то ступай, пируй со всеми. Здравицы за Русь возглашай. Славный день сегодня на Руси, русский царь на царствие венчался!

С кубком в одной руке и «бутербродом» в другой Зверев пошел по залу, выглядывая отца. Боярин Лисьин обнаружился у самого дальнего стола, у стены.

Увы, рассаживались гости согласно старшинству. Чем знатнее человек — тем ближе к государю его место. Этого порядка не могло изменить даже то, что именно Лисьиных царь выделил из множества гостей, именно Андрея одарил своей милостью, угостил из рук. Опричный кусок — награда, сравнимая разве с медалью. Ибо угощение на столах — для всех. Убоина же с опричного блюда — знак личного уважения, это угощение гостя из рук в руки, признание того, что человек особенно дорог хозяину праздника. Правитель мог дать опричное угощение простому боярину и не дать родовитому князю. Но он никак не мог посадить этого боярина среди знатных князей.

— Как там в поговорке? — спросил Василия Ярославовича Зверев, усаживаясь рядом. — «Великий князь может наградить поместьем, но не может — родителями».

Андрей в несколько глотков допил компот из кубка, стукнул им по столу, выдернул маленький нож, вонзил его на всю длину в царское угощение и принялся обкусывать мясо.

— Ничего, сынок, — плеснул ему вина боярин Лисьин. — Зато твои дети будут урожденными князьями Сакульскими. И место им будет во-он там, во главе самого первого стола. Дай только срок.

После появления на московском троне царя вместо великого князя столица гудела три дня. На улицу выкатывались бочки с пивом и дешевым немецким вином, во многих дворах накрывали столы и допускали к ним всех желающих, а то и выносили угощение на улицу — и тут случайного прохожего уже вовсе не пропускали, покуда не выпьет корца пива и не съест пары пряженцев. Колокола на всех соборах звенели круглые сутки. По улицам ходили наряды слободского ополчения, подбирали с земли упившихся до бесчувствия людей и заносили их в ближайшие дома — чтобы не замерзли. На всех перекрестках, где не было церквей, плясали и пели скоморохи, играли гусляры, давали представление ручные медведи. На четвертый и пятый день жизни в столице тоже, почитай, не было. Город потихоньку приходил в себя. Лишь к шестому дню все наконец-то вернулось в привычное русло. Лавки — торговали, слободские ремесленники — работали, ворота дворов — закрылись, и оголодавшие юродивые более не могли выпросить там ни крошки хлеба.

Опять протопились бани московского кремля. И день за днем начало уменьшаться число шатров на дворе у Ивана Кошкина. Большинство бояр отъезжали вместе со своими родственницами, а потому в доме стремительно освобождались комнаты, светелки и горницы. Последние пять юрт были убраны просто потому, что невест хозяин перевел под крышу, отведя им правое крыло дома. Наступило некоторое затишье: как обмолвился во время ужина боярин Кошкин, государь отправился молиться Господу о вразумлении в Андроников монастырь. Но дней через пять еще не выбывших из «конкурса» красавиц опять пригласили помыться. Поговаривали, что на сей раз государь подолгу беседовал с каждой из невест — но Зверева при том не было, да и интереса особого к чужим делам у него не имелось.

Минуло еще четыре дня — и вдруг вечером, когда бояре привычно собрались за братчиной, Иван Кошкин вышел на середину зала перед столом, упал на колени, широко перекрестился и громко провозгласил:

— Богом вам клянусь, други, не по моей хитрости, не по моему попущению али обману сие случилося. Ничем я не старался, сильно не выделял. Сами знаете, всех вас сзывал на то честно, не я — государь выглядывал, избирал, волю свою объявлял. Не моя, во всем его воля! И вас, клянусь, никак не забуду, завсегда другом для вас останусь, завсегда двери мои для вас открыты будут… — Боярин снова осенил себя знамением и так стукнулся лбом в пол, что тафья слетела с гладко бритой головы и упала на мореные сосновые половицы.